На сцене Казахского национального академического театра драмы имени Ауэзова, куда она поступила в 1932 году, народная артистка СССР Сабира Майканова сыграла более полусотни ролей.
Ее звездный час настал в «Материнском поле», поставленном молодым тогда режиссером Азербайжаном Мамбетовым.
– Я смотрел этот спектакль в семи или восьми театрах Союза – в Москве, Узбекистане, Киргизии, Бурятии… Но казахский был самым лучшим (так считал и сам Чингиз Айтматов), поэтому и выезжали с ним на гастроли в Москву семь раз, – говорил доктор искусствоведения Багыбек Кундакбаев. – Образ Толгонай Майканова создавала крупными мазками, психологические переживания у нее сочетались с трагизмом. Создавалось впечатление, что она и есть сама Толгонай. «Материнское поле» с ее участием шло на сцене Театра имени Ауэзова больше 30 лет, и сколько бы я не смотрел этот спектакль, все время хотелось прийти в театр ради него еще раз. Это стоило того: когда Майканова – Толгонай, схватив шапку сына с рыданиями падала на рельсы, зал замирал, у зрителей на глаза наворачивались слезы. Трагизм она передавала не ахами и охами, а каким-то внутренним дыханием. Такое я встречал только у нее. Она была мастером раскрытия диалога при помощи специфических междометий казахского языка – эу, бей…
– Рядом с «Материнским полем» мы, ее дети, отходили на второй план, – говорит дочь актрисы Гульдар Абдрашитова. – У каждого этот спектакль всколыхнул что-то свое – ведь с тех пор, как закончилась война, не прошло и 20 лет. На премьере зал рыдал! Мама выходила к зрителям бесчисленное количество раз.
После «Материнского поля» никто не оспаривал того, что Майканова – великая актриса. На спектакль она уезжала с несколько повышенным давлением, которое приходило в норму после выхода на поклон к зрителю, домой она приезжала похудевшей: костюмерши говорили, что после «Материнского поля» платье на Майкановой можно было выжимать.
Газеты взахлеб писали о созданном ею образе Толгонай, в 1972-м на международном театральном фестивале, который проходил в Иране, Майканову зрители больше часа не отпускали со сцены.
В «ежовых рукавицах»
Ей было всего семь месяцев, когда умер отец, в семь лет не стало матери – она умерла при родах. Поскитавшись по родне, в 14 лет она вместе с каким-то дальним родственником приехала из Кзыл-Орды в Алма-Ату, где попала в семью известной народной художницы Латипы Лапиной-Ходжиковой – матери создателя картины «Кыз Жибек» Султана Ходжикова.
– Я всегда считала эту старушку нашей родной бабушкой, потому что она часто приходила к нам, – говорит дочь актрисы Гульдар Абдрашитова. – Характером старушка обладала жестким, могла иногда и руки в ход пустить, но у мамы был удивительный нрав – она никогда не держала в себе обиды.
В начале 30-х годов Сабира поступила в кооперативный техникум. Теперь одному Богу известно, кто посоветовал ей пойти туда.
После неудавшейся эпопеи с кооперативным техникумом Сабира поступила в театральное училище. Почему именно туда?События тех лет, по словам дочери, актриса помнила выборочно, но потрясение от игры Серке Кожамкулова, кода она случайно попала в театр, в памяти будущей примадонны казахской драмы осталось на всю жизнь.
В 1934-м она вышла замуж за выпускника Тимирязевской академии Абдила Абдрашитова. Этот брак можно назвать удачным не потому, что ей попался хороший человек, каковым, безусловно, был ее муж, – свекровь относилась к ней как к единственной и нежно любимой дочери. Ради сценической карьеры Сабиры она все заботы о четырех внуках взяла на себя. И когда однажды Абдил Абдрашитов сообщил, что его могут направить в Башкирию первым секретарем обкома партии, мать ответила сыну: «Мы никуда не поедем, Сабире там негде будет работать».
Взаимопонимание между свекровью и невесткой было столь большим, что однажды это помогло их семье избежать беды. Как-то дождливым ноябрьским вечером в окно особняка, где жила семья заместителя завотделом животноводства ЦК ВКП(б) Абдрашитова, постучали. Когда открыли дверь на пороге стоял перепуганный до смерти босоногий человек. Это был однокурсник Абдила Каримовича по Тимирязевской академии. Его арестовали за то, что он когда-то состоял членом партии «Алаш». Дверь в машине, в которой его везли на очередной допрос к следователю, случайно оказалась открытой, и он, выскочив из нее, прибежал к тем, кого считал своими друзьями.
Женщины усадили его за стол и тут за окном раздался звук подъехавшей машины. Гость в мгновение ока забился в шкаф. Пока хозяин дома ужинал, сноха и свекровь сидели ни живы, ни мертвы и глазами спрашивали друг друга: что делать? Если сказать, то Абдил Абдрашитов, как член партии, должен заявить на своего друга, если промолчать, то за укрытие «врага народа» репрессии грозили всей семье.
Женщины нашли в себе силы и мужество не выдать гостя. Он вышел из своего укрытия, когда хозяин уехал на работу. Спустя 20 лет он нашел Сабиру, чтобы выразить свои слова благодарности.
А в 1950-м эта же беда пришла и в их дом. Вначале умерла от тяжелой болезни свекровь Сабиры, а через неделю Абдил Абдрашитов был арестован. Семья осталась без опоры.
– Этот период был очень тяжелым для нас, – вспоминает Гульдар. – Благ, которыми пользовалась партийная элита тех лет, мы лишились. И если до ареста отца наш зажиточный и хлебосольный дом не пустовал, то теперь ни у кого не было желания общаться с обездоленными людьми. Но наша абсолютно не приспособленная к быту мама не потеряла присутствия духа: в доме поселились холод и голод, а она улыбалась, шутила и заражала своим оптимизмом других. В 1953 году ее выдвинули на Госпремию СССР за роль Улжан в спектакле «Абай». Мы так радовались! А как же – столько денег получим и у нас, наконец, появятся дрова, чтобы отапливать весь дом, а не одну комнатку, в которой мы жили впятером! Маму сфотографировали для газеты, где должно было выйти правительственное постановление, ее уже поздравляли знакомые, но премию дали другой актрисе…
Этот случай, конечно, ударил по самолюбию актрисы, но в целом арест мужа на артистической карьере Сабиры не очень отразился – в репертуаре театра она была задействована.
В 1970-м она стала народной артисткой СССР, была избрана делегатом XXIII съезда КПСС. К ней и раньше часто обращались за помощью, и Сабира делала все, что было в ее силах – добивалась званий, отстаивала провинившихся молодых актеров. Среди них Асанали Ашимов и Ануар Молдабеков, которых, был момент, хотели уволить из театра. Когда же имя Майкановой прогремело на весь Союз, к ней стали приходить малознакомые люди. И женщина, не зная даже их имени, хлопотала за них.
– Но что удивительно, к нам, своим детям, мама была очень суровой, поблажек для нас никаких не было, – говорит Гульдар Абдрашитова. – Когда я вышла замуж, то нам с мужем негде было жить. Я заикнулась было: может, мама, похлопочете перед первым секретарем Алма-Атинского обкома партии? Он ведь вас так уважает». Она резко отрезала: «И что я скажу? У моей дочери нет квартиры?»
– Сабира была очень сердечным и при этом полным здорового юмора человеком, – вспоминала дружившая с ее семьей доктор медицинских наук, профессор Ханиса Канышевна Сатпаева. – В ее присутствии у всех поднималось настроение, у нее была своеобразная аура, или, как сейчас модно говорить, харизма, без которой, я думаю, невозможен труд настоящей актрисы. В нашем институте (Алматинском медицинском – ред.) учился ее племянник Тимур, который впоследствии стал хорошим врачом-онкологом. Но где-то на курсе третьем или четвертом у парня накопилось много пропусков по фармакологии. А заведовала этой кафедрой профессор-фронтовик, доктор медицинских наук Галина Йогановна Самарина, человек очень принципиальный, строгий, не терпящий халатного отношения к своему предмету. Она не давала Тимуру допуска к экзаменам, что, естественно, грозило ему отчислением из института.
Уговаривать Галину Иогановну ходили многие, и я в том числе, будучи в то время деканом лечебного факультета. Все впустую. Посоветовавшись, решили подключить «тяжелую артиллерию» – тетю Тимура, народную артистку СССР Сабиру Майканову.
В назначенный день Сабира-апай приехала в институт прямо с репетиции. Поздоровавшись с нами, она деловито осведомилась, как зовут Самарину. Открыла дверь кафедры фармакологии и … на глазах Сабиры-апай показались слезы, лицо исказила гримаса страдания. С возгласом: «Галина!» (отчество Галины Йогановны, она, естественно, уже успела позабыть), – кинулась на грудь Самариной.
Обняв ее, Сабира-апай причитала: «Горе-то какое у нас, Галина! Что мы с тобой теперь будем делать?! Ведь мальчик-то пропадет!»
Представьте теперь положение Самариной. У нее на груди рыдала великая трагическая актриса! Как бы перекладывая на плечи педагога часть ответственности за своего беспутного племянника, просила о помощи сама Сабира Майканова!
И произошло чудо! Железная Самарина разрешила Тимуру отработать пропущенные часы по фармакологии. У всех у нас словно гора с плеч свалилась, а что делает Сабира-апай? Как только вопрос был решен, она деловито утерла слезы, села на такси и поехала в театр.
«Ни у кого ничего не проси»
Роль Толгонай, вознесшая ее на вершины театрального искусства, стала для нее роковой. Она была больна – ишемическая болезнь сердца, гипертония, стенокардия… Но об этом знали только близкие и ее доверенные лица – гример Виктор Щербаков и костюмерши Ася и Лида, которые в критические для актрисы моменты во время спектакля тайком щупали ей пульс и давали лекарства. Для всех остальных у нее всегда было неизменное: «Все хорошо!» Когда в начале 90-х театр поехал в Бишкек, спектакль «Материнское поле» на киргизской сцене с участием Майкановой должен был открывать театральный фестиваль, посвященный творчеству Чингиза Айтматова, но накануне первого спектакля она позвонила домой, чтобы сказать дочери, что ее заменили. «Гульдар, мне плохо с сердцем», – сказала мама. Мне долго объяснять не надо, я врач, чувствую, что она стоит на пороге чего-то серьезного. Закричала: «Мама, садитесь в машину и – срочно домой». Окружающим мы сказали, что у нее ишемия миокарда, на самом деле был инфаркт.
От того удара, когда ее без объяснения сняли со спектакля, Сабира Майканова не смогла оправиться. Два с половиной года актриса провела прикованной к постели. За это время никого кроме родных и двух особо близких ей актрис – Рахили Машуровой и Меруерт Утекешевой, которых Майканова считала своими ученицами, Майканова не допускала к себе. Не потому, что партнеры по сцене не вспоминали об актрисе, которую считали матерью театра, – не хотела, чтобы ее видели слабой и беспомощной. «Я хочу остаться в памяти у всех такой, какой меня запомнили на сцене», – сказала актриса, чувствуя близкую кончину.
– Я всегда поражалась маминой мудрости и мужеству, – говорит Гульдар. – В начале декабря 1993 года у нее случился первый инсульт, а перед ним она поделилась со мной: «Я долго не протяну. Но перед этим, видимо, буду тяжело болеть. Тебе придется очень тяжело, но ты, пожалуйста, постарайся быть сильной. Ни у кого не проси помощи, находи выход из положения сама». 14 февраля 1994 года у знаменитой актрисы случился второй инсульт, после которого ее не стало.
Защищая правду, Сабира Майканова могла быть грубовато-прямолинейной, но в ее присутствии невозможно было солгать, кого-то унизить или обхамить… После ее ухода желющих стать негласной матерью Театра имени Ауэзова было много, но это место так и осталось вакантным...