Творческий путь художника Есмгали Жуманова наводит на размышления: на Кипре открыт его персональный музей, а в самом Казахстане нет…
– Есмгали Умитбаевич, по мнению авторитетных отечественных искусствоведов, вы – один из лучших художников республики. Но почему ваше имя в тени?
– В узких искусствоведческих кругах считают меня лучшим, но на имидж художника влияет среда, в которой он живет – отношение государства, общества. В Казахстане нет специалистов по раскрутке имени художника, а саморекламой я не занимаюсь. Надо, чтобы общество осознало роль и значение искусства. Искусство дает возможность жить по-человечески, произведения художника могут заставить задуматься о главном в жизни.
В начале нулевых я побывал в Европе, Магдебурге в Германии, в столице Норвегии Осло. Там, на фестивалях искусства впервые увидел, что такое настоящий массовый праздник арта, умелая организация которого – заслуга хорошо знающих свое дело арт-менеджеров. У нас же ничего, кроме выставок в безлюдных залах, нет. Есть три категории художников: ремесленники, более или менее одаренные мастера и яркие таланты. Последних должны выявлять профессионалы, а функция государства – обеспечивать материальную базу для продвижения лучших на мировую арт-сцену.
– Как бы вы описали свое искусство тому, кто с ним не знаком?
– В основе моего творчества – человек и его душа. Тема человеческой души интересует меня еще со студенческих лет в Московском институте имени Сурикова. Во время учебы я часто посещал поэтические вечера Беллы Ахмадуллиной, Андрея Вознесенского, других поэтов, и у всех звучало слово «душа». Заинтересовавшись, стал изучать все, что связано с душой, ознакомился со многими религиозными учениями: мусульманство, христианство, буддизм, иудаизм. Начиная с Фрейда, перешел на психологию, особенно полюбил Юнга, восточный буддизм он считал совершенной религией. Посвятив много лет углубленному познанию того, что такое душа, я пришел к выводу, что это неопределенная, имеющая ничтожно малый вес, но всеобъемлющая для человеческой сущности субстанция. Мои картины об этом, почти все они сложны для восприятия. В их содержании скрыта полуявная тайна, которую зритель способен постичь, но требуется подготовленность в плане эстетики и культуры. Мышление людей сегодня упрощается, становится все более примитивным. Язык современных картин отражает эту потерю: сложно-композиционных работ сейчас мало.
– Художественное училище вы закончили в 29 лет. Как нашли свое призвание?
– С детства я любил спорт и хорошо рисовал, мечтал стать моряком или художником. Учителя по рисованию в моей школе не было, педагогов на селе не хватало. Учебу, особенно математику, я не любил и прогуливал уроки, поэтому школу закончил на два года позже, в 1966 (смеется). Вскоре был призван в армию, служил во флоте на Дальнем Востоке. Спустя три года, демобилизовался с твердым намерением стать художником. Первая попытка в 1969 году поступить в Алматинское художественное училище им. Гоголя провалилась. На следующий год поступил на театральное отделение.
Спустя четыре года, на выпускном экзамене директор училища Акрап Кудайбергенович Жубанов предложил мне продолжить учебу в Москве. Представитель великой культурной династии Жубановых, он сделал огромное дело для становления национальных художественных кадров.
– Расскажите об этапах творческого пути после Суриковского института.
– В Суриковском художественном институте я учился сначала в мастерской известного художника театра М.И. Курилко, затем в мастерской не менее известного живописца Д.К. Мочальского. Профессора отмечали меня как одаренного колориста. Помнится, на защите диплома в 1981 году моя работа «Семья», в которой сидящие на полу женщины-казашки пьют чай, вызвала недоумение у экзаменатора: «Что, в Казахстане не хватает стульев?» (смеется). В Москве я получил хорошую, необходимую для творческого становления, школу познания мира и человека. Многие в поиске своего пути впоследствии полностью отказываются от этой школы. Я не комплексовал, в течение тринадцати лет работал в реалистическом направлении. У меня был скорее романтический реализм, без характерной для соцреализма идеологии.
– Вы стали писать картины и продавать…
– До перестройки художникам жилось хорошо, у нас были госзаказы. На одной из выставок в 1983 году мой натюрморт, по стилю близкий к Сезанну, увидел уже известный тогда Салихитдин Айтбаев: «Кто автор? Я беру этот натюрморт». Он – мой первый покупатель, приобрел работу за 500 рублей, большие деньги по тем временам! И началась наша дружба, мы тесно общались, вели интересные беседы. В тот период, до 1994 года, я проработал все течения ХХ века, экспериментировал в цвете, форме, идее, но все они так и остались экспериментами. Кубизм, ташизм, абстракционизм не получили развития в моих работах, как и импрессионизм, от которого я полностью отказался, хотя любил Сезанна, Матисса. Воспитанный на базе старых мастеров, я основывался на классической школе и, продолжая изучать Рембрандта и Леонардо да Винчи, совершенствовал мастерство. Мне нравилось это направление тем, что оно естественным образом перетекало в школу сюрреализма, мистики. С ростом интереса к душе человека я все глубже изучал опыт и знания сюрреалистов и мистиков, и вскоре в моем творчестве произошли изменения.
Поворотным пунктом послужила поездка в Турцию в 1994 году. По приглашению турецкого образовательно-культурного фонда «Истек» я впервые выехал за рубеж с группой из четырех казахстанских художников. В 90-х у нас – только серые бетонные дома, и ночной Стамбул казался сном – шумный, сияющий огромными билбордами с мерцающей кричащей рекламой, я словно попал в абсолютно иной мир, все ново, интересно! У каждого из нас прекрасные условия для творчества – трехкомнатная квартира, полный холодильник продуктов, материалы для работы. В течение трех месяцев мы занимались только живописью. Жизнь в Стамбуле впечатлила настолько, что в сознании произошел переворот, изменивший мой стиль. В работах стало проявляться нечто мистико-сюрреалистическое.
– В чем ваше отличие от других сюрреалистов?
– Дело в том, что параллельно с достижениями западных сюрреалистов Сальвадора Дали, Рене Магритта я изучал мистиков Востока Ахмета Ясави, Хаджи Бекташа, Руми. У тех и других постулаты разные, как два противоположных полюса. Если под воздействием учения Зигмунда Фрейда сюрреалисты исследовали низменные стороны архаичных глубин подсознания с их негативным проявлением в психике человека, то цель мистиков – постижение Аллаха путем достижения абсолютной чистоты сознания. Считаю, что идея восхождения сознания по семи ступеням развития с целью предстать перед Богом, раствориться в нем, относится к высшим человеческим идеалам – истине, свету. Это есть надсознание.
– В Москве вы прошли блестящую школу и, вернувшись в Алма-Ату, сами приступили к преподаванию. Ваша профессорская точка зрения: что происходит сегодня с художественным образованием в Казахстане? Почему молодые художники жалуются, что не получают должных навыков ремесла во время обучения?
– Это не без оснований: такой школы, какую многие годы назад закладывал народный художник СССР Канафия Тельжанов, в Казахстане уже нет, она потеряла свои основы. Тельжанов был идеологом и создателем Казахской национальной академии искусств имени Т. Жургенова. Утеря основ этой школы началась у нас с кризиса 90-х годов. Государству было не до эстетики и культуры, финансирование почти прекратилось. Начиная с середины 2000-х, в академию Жургенова хлынул поток кадров с низким культурно-образовательным уровнем. Произошел сильнейший подрыв образования – хороших, знающих свое дело художников-педагогов вытеснили полупрофессионалы. Я знаю их: бумажки заполняют, пишут отчеты, придумывают бесполезные учебные программы. Они до сих пор работают, а я уже пять лет как ушел из академии.
Ежегодно мы выпускаем художников, которых не научили профессионально рисовать и композиционно мыслить. Осознание того, что у нас происходит, находит отражение в работах некоторых мыслящих художников. Но многие за период после перестройки, не видя перспективы, уехали из страны.